Мой дед Виктор Давыдов прошел через всю Великую Отечественную войну, был дважды контужен, не раз ранен, потерял лучшего друга Петьку. Он бы мог меня многому научить, многое рассказать, но не успел.
Диана Сирази
Мой дед Виктор Давыдов прошел через всю Великую Отечественную войну, был дважды контужен, не раз ранен, потерял лучшего друга Петьку. Он бы мог меня многому научить, многое рассказать, но не успел. И мне важно успеть рассказать о нем. «Я – всего лишь маленькая часть в мозаике Победы», — любил говорить он.
Помню, как летом дед Витя перед сном выходил посидеть на крылечке. Если на лавочке сплетничали другие старички и старушки, он отсаживался подальше в сторонку.
В тот вечер пятилетняя я выбежала к нему со своим модным плеером с наушниками. Этот гаджет в середине 90-ых был предметом зависти не только соседки Насти, даже самый завидный жених нашего двора рыжий Васька оставлял свою напыщенность дома и каждый раз просил «дать погонять». Но тогда я отмахнулась от него, потому что спешила к дедушке.
— Деда, а что ты сидишь тут один просто так! Лучше послушай какая у меня песня играет! – я протягивала одно «ухо» деде.
— Я и так слушаю, Дианочка, — подмигивал дедуля.
— Но вокруг же совсем тихо.
— Именно! Тишина – это тоже музыка. Самая лучшая! – хитро улыбался он, как будто скрывал большой секрет.
— Деда, ты, наверное, шутишь. Тишина – это ужасно скучно, а по ночам еще и страшно!
— А ты послушай, как чудесно звучит, — он приставил палец к губам. – Тссс…
Для полного погружения в музыку, которую слышал только дед Витя, я даже глаза закрыла. Но услышала только, как сверчки с бабочками переговариваются.
— Деда, ты меня обманул! Никаких чудес не слышу!
— Слышишь, детка! То, что ты слышишь – это и есть чудо, поверь. И как бы было хорошо, чтобы ты никогда не задумывалась об этом.
Уже позже он мне рассказал про войну. Злую, подлую, а главное – громкую, воющую, оглушающую войну. В 1942 году он шёл в пехоте, а фашисты били сверху. Все гремело, все трещало. У немца пулеметы, миномёты. У нас — ничего. Деду чикнуло осколком по ноге – и вместе с носком сапога отлетели пальцы. А он сгоряча и не заметил, кричал не от боли, а от злости. И в атаку все бежал, бежал, пока не упал.
⠀
Только потом пришел в себя – вокруг все также громыхает, только уже не прямо над головой, а где-то вдали. Да и голова вдобавок шумит. Очнулся и понял, что нет не только пальцев. Главное, друга Петьки, с кем они вместе записались добровольцами и с кем шли в атаку, рядом не было.
— Где он, так до сих пор так и неизвестно, — вздыхал деда Витя. — А главное – не могу вспомнить даже его голос. Грохот войны будто поглотил и растворил его.
Мой дедушка Виктор Давыдов был дважды контужен, не раз ранен, но вернулся целый (почти, не считая пальцев на левой ноге). Он говорил, что все эти 1418 дней и ночей ему особенно не хватало тишины. От рёва войны нигде было не спрятаться, он преследовал его даже в эвакогоспитале. Назойливой пчелой жужжал и жужжал в голове, и никак было не отмахнуться от него… Только спустя много лет после победы, когда уже родилась я, он сказал, что, вот, наконец, научился слышать тишину.
И тишина для него стала лучшей музыкой.
